одна таблетка, и слова смывает с корня языка, оставляя после себя привкус мятной зубной пасты (запомнить на будущее: вычурные коктейли - хуйня); мысли закручиваются в водоворот и липнут к стенкам черепа почти как свежая жвачка к подошве впервые надетых кроссовок new balance (от этих ощущений тело пробивает на всех уровнях); киберпанк снова не удается.
хисыну обещают: эти новые таблетки просто "улет" (читать: съехавшую крышу придется собирать по щепкам), поэтому он щедро делится ими с самим собой. где-то около уха жужжит что-то раздражающее, обдающее ароматом бабл-гама и крепкого перегара (чего еще ожидать от с-т-у-д-е-н-ч-е-с-к-о-й вечеринки). ему бы всем своим нутром чувствовать себя здесь лишним (языком по кольцу в губе - говорят, что такое заводит), но последние остатки совести вынуждены томиться вместе с тем, то остается после недавней игры "на понижение". хисыну, в общем-то, плевать на чужую руку около своего паха (какой-то суке это кажется забавным - пускай); плевать на свои ребра, сжатые невидимыми тисками (один, два, три - света в конце туннеля не предвидится); плевать на гулкую пустоту внутри (черная сажа вместо внутренних органов, забивающая глотку - чаще дышишь - быстрее сдохнешь). драйв под кожей вьется тонкой змейкой: от кончиков пальцев к шее, обвиваясь вокруг нее, как будто ища опору (стоп-стоп-стоп). наверное, стоит притормозить (здравые мысли в этом пропахшем дешевым бухлом и табачным дымом доме кажутся чем-то по-настоящему аморальным); наверное, о последствиях еще придется пожалеть; наверное, хисын думает слишком много [привычка].

и он не думает.

когда глотает с каким-то парнем свою заначку "на крайний случай" - разум кристально чист; когда оказывается зажат между раковиной и чьим-то горячим телом (прости, повтори, как тебя зовут, а хотя - похуй) - голову заволакивает пелена. когда губы находят чужие и вырисовывают на них влажные узоры, а желание проникать глубже и растягивать момент в одну бесконечную линию становится основным лейтмотивом в приглушенном холодном свете - в разуме по-прежнему царит штиль, и только сердце, самолетной турбиной, гудит в ушах. незнакомые пальцы на пояснице, шее, мазком по щеке и вдоль затылка, беспечно путаясь в волосах.
воспоминания почти как сон - чем сильнее впиваешься в них пальцами, до белесых костяшек, тем проворней ускользают они из памяти, оставляя в подарок послевкусие (горькое, сладкое, кислое - выбери наугад).

хисын просыпается в здесь.

среди накрахмаленных перин и ожидающих взглядов (бежать-бежать-бежать). с дистанции сходят только слабаки, о передышке молят неудачники (легкие сжимаются в агонии, и каждый вздох как затянувшаяся пытка). хисыну нырять в реальность совсем не хочется, знает ведь - этот заплыв ему не выиграть. мальчик "оправдывающий все ваши ожидания" выскрести пытается себе путь в никуда. потому что в холодной пустоте, наверное, лучше.
когда черные чернила с животным голодом пожирают девственно белые страницы тетради хисына, уничтожая постыдные следи его несостоятельности (л-у-ч-ш-и-е не забывают сделать домашнюю работу), кто-то спрашивает: "тяжелая неделя?"
допустим.
"отъебись".
яд жжет кончик языка и разливается кислотой в глотке - чувствовать себя дерьмом - уже не ново.
хисын смотрит заворожено, как в бледные пальцы цепко въедается грязь, и уголком сознания ловит совет пойти отмыться. губы кривятся инстинктивно: не выйдет. внутреннюю грязь не стереть мочалкой, даже содрав до алого мяса (он пытался - ладони заживали весь следующий месяц). но сейчас не об этом.

ведь так?

холод, исходящий от стены в мужском туалете, ощущается почти чем-то отрезвляющим, как субботняя осенняя ночь после дикой пьянки, когда полной грудью вдыхаешь морозный воздух, от чего приятно звенит в голове. вот только сейчас в голове гудит рой пчел: назойливых, неутомимых, слишком знакомо звучащих.
"ты снова проебываешься".
"идиот, неудачник, мразь".
хисын нервно прикусывает обветренные губы, напрягая каждую мышцу в слишком слабом и никчемном теле (рефлексы по привычке кричат, что сейчас последует удар). дурь из него обычно выбивают по четвергам, жизненные уроки преподают по субботам (сегодня среда).
чернила тонкой струйкой сбегают в водосток, и хисыну хочется так же: раствориться в воде и исчезнуть. делать вид, будто ты чистый - легко; делать вид, что грязь к тебе не липнет, а белое с лейблом всегда к лицу - уже на уровне подкорки.

фейк.

проталкиваться в узком коридоре немного утомительно, искать, за что бы зацепиться, бескровными пальцами подбирать код к своему шкафчику (ноль-пять-один-один; день рождения матери, со стороны почти слащаво, на деле - напоминание - ничего своего. не стегают другие - стегай себя сам).
- прости. - хисын не смотрит по сторонам, хисын н-е х-о-ч-е-т смотреть, и когда лобовое столкновение становится неизбежной реальностью, он все еще не смотрит (ложь). в голове что-то щелкает (нажимается кнопка play), и какое-то тошнотворно-сладковатое предчувствие начинает подниматься из самой глубины.

на джемин.

он не хочет знать это имя, не хочет видеть это лицо (незнакомое? разве?), ему безразлично (хорошие мальчики не лгут).
трусы всегда выбирает бегство, его выбирает и хисын, резко подрываясь с места.
потому что, на джемин, тебя здесь быть не должно.

хисын выслуживается почти всегда: перед родителями, учителями, какими-то "дохуя важными людьми". с молоком матери впитывает знание: уважение заслуживают, а не получают вместе с золотой ложкой, крепко зажатой меж белоснежных зубов. но потом он сворачивает куда-то не туда, блуждая по жизни словно по извилистой лесной тропинке, укрытой кромешной тьмой. хисын ставит себе ноль баллов из миллиона возможных, попутно превращаясь в очередной безукоризненно выполненный элемент чужого бахвальства. брендовые шмотки, бриллианты, заботливо подаренные миссис ли мистером ли после последней (очередной) измены, хисын.
хисын - вещь, часть вылизанного до блеска интерьера, пальцы на черно-белых клавишах, что заглушают звуки чужого фиаско. хисын - для создания вида. он убежден со всей силой подросткового максимализма: замени его на картонную фигуру и включи запись на телефоне - никто не заметит разницы.
он бы не заметил.
чувствуя, как тонкие нити обвивают конечности, а кукольник жестко дергает за них в приступе яростного нетерпения, хисын пуговицы на пиджаке застегивает неуверенно. пальцы пролетают мимо цели, а жизнь, кажется, несется с горы в кипящее жерло адского "никуда". сегодня он будет в центре, сегодня у него нет права проебаться (никогда нет). собак водят на выставки, хисына - на благотворительные вечера, туго затягивая ошейник на шее, где позже невидимыми узорами раскроются бутоны родительских несбывшихся надежд. а сейчас взгляды стрелами будут лететь прямо в плоть, протыкать ее, вонзаясь в самую глубь, разрывая беспечно_буднично; будут кусать, жалить, пытаться жадно откусить кусок от чужого несовершенства - и все ради забавы.
    и хисын сжимает зубы.
                  и хрупкое золото ломается безвольно.

я хочу тебя увидеть. я скучаю. я жду нашей встречи. "тогда до завтра" - будто сплевывая что-то суховато-горькое, такое н-е-з-н-а-ч-и-т-е-л-ь-н-о-е; палец жмет на "отправить", а по ощущениям - подрывает, размазывая внутренности хисына по всей комнате ожидания. тэн проникает в самую сердцевину, оседает горячим, опаляющим глотком первого алкоголя, выжигающего изнутри; вяжет под ребрами тугие болезненно-тянущие узлы, перекрывающие поток кислорода (без него мерещится всякое: губы клеймящие, ранящие, всегда голодные). хисын не сопротивляется, послушно капитулируя, позволяя этому сюрреалистичному чувству проглотить его целиком, не разжевывая. и похуй, что будет - проносится у него, когда голову запрокидывает назад, когда позволяет чужому языку вести, когда играет в такого_взрослого. вкуса лжи на языке почти не ощущается.
хисын вбирает в себя тэна жадно, почти дико, впиваясь когтями хищной птицы (мое-мое-мое), наполняет_набивает себя эмоциями как плюшевую игрушку ватой, придавая ей форму (от хисына же остается один остов, холодным ветром внутри продуваемый); подсаживается на новый тайский наркотик, захлебываясь в нем в промежутках между жизнью (вдавливать воображаемую кнопку stop становится смыслом; остановись, замри, эта сцена окончена).

сегодня под жарким светом софитов его будут сжигать на костре за грехи немыми губами озвученные. и собственное имя, эхом бьющееся об клетку грудную барабанной дробью внутри не отзывается. у дрожи на кончиках пальцев мелодия особенная, своя собственная, живущая свободно, и хисын готов поспорить, что ему исполняется марш похоронный. аплодисменты грузом ложатся на плечи, толкая куда-то вниз, в тишину отчаянием звучащую. говорят, что надо играть от души (которой нет), сердцем (качающая кровь фальшивка, выбивающая изнутри ребра всегда так не_вовремя), хисын чувствует себя вандалом, совершающим преступление у всех на глазах  - он марает что-то прекрасное.

ли хисын ошибка.

но сейчас он бриллиант, один из тех, что покоятся на шее его матери; сейчас он - замыленный, отретушированный, тошнотворно приторный, будто сладкой патокой облитый - тот, кем гордятся.
воздух пропитывается пассивной агрессией, завистью, жадностью, практически бал сатаны (вся нечисть уже тут), и хисын себя в случайного праведника не записывает. рукопожатия почти на автомате, сладкие речи льются рекой, о содержании никто не задумывается - мир держится на эфемерной формальности (в этом месте это что-то вроде религии). хисын утопиться мечтает в море собственных грез, на ощупь во мраке желает отыскать самого дьявола.
хисын, это читтапон...ХИСЫН...простите.
хисын ловит обрывки рваных фраз и рвется сам, впервые за долгое время ощущая себя живым, стоя у самого края перед неминуемой гибелью. два пальца к виску - к своему, к его - плевать, умереть без сожалений - недоступная роскошь.
какого хуя, тэн?
его тэн.
мелкой дробью в месиво превращенный, хисын пальцами ловит ускользающую реальность, натыкаясь на острые когти ногти матери, впивающиеся ему в локоть. должна пролиться кровь. мир превращается в дрожащий лабиринт кривых зеркал, где изломы, трещины, уродство в каждом отражении. лжец, лжец, лжец. ты, я ТЫ. мирно спящие монстры поднимают свои сонные головы; пустота - холодная, бескрайняя, голодная тянет руки, и чудится - где-то за спиной выносят приговор.
-извините.
хисыну кажется, что время смеется, глумится над ним, останавливаясь, растягивая секунды в часы. хисыну кажется, что глаза у тэна пустые, бескрайние, чужие. хисыну кажется, что он уже не проснется.

это не сон.

его выворачивают наизнанку, потрошат, не оставляя ничего.
            забирают последнее.
стервятники налетают темной тучей, окружая со всех сторон, и тэн среди них: блестящий, совершенный, пахнущий свежестью и пластиком. побег не удался, адская петля замкнулась.
но хисын все равно бежит. глупый. задыхаясь сладостью собственной гниющей плоти, задыхаясь в горячечном бреду.

хисын нашел своего дьявола.